Жизненный обрядовый цикл открывает комплекс, связанный с рождением ребенка. Его первоочередность определяет его высокое значение в культуре любого народа. Это характеризируется наличием значительного количества запретов, норм, примет, представлений и обрядов, связанных с женщиной и ребенком, выполнение которых, по мнению носителей традиционной культуры, вело к появлению нового здорового члена общества. Родильно-крестильный обрядовый комплекс населения Усть-Лабинского района, к сожалению, претерпел значительную трансформацию. Тем не менее, собранный фольклорно-этнографический материал позволяет дать общую характеристику исследуемого комплекса.

Родильно-крестильный обрядовый комплекс населения Усть-Лабинского района, к сожалению, претерпел значительную трансформацию. Это подтверждается полевыми материалами, собранными в ходе фольклорно-этнографических экспедиций НИЦ ТК. Данный материал разрозненный, фрагментарный и сравнительно с другими комплексами (напр., свадебным, календарным) - скудный. Это связано с изменением общества, ценностных ориентиров. Появления еще в довоенный период пунктов медицинской помощи в крупных станицах района стало причиной постепенного исчезновения института повитух. Консервативность населения проявилась и в данном случае. Так, в ст.Ладожской, вплоть до 50-х гг. ХХ в., некоторые женщины предпочитали обращаться к повитухам, а не в акушерский пункт, ссылаясь на то, что повитухи более сведущи и профессиональны в своем деле: «И от там бабушка-павитуха и ана у миня [принимала], вот ни адних родов у миня не принимали в роддомах. Да я бегом до ей бегла сама. Помню тот дом хде пять дитей родила». В малых населенных пунктах – хуторах, бабки-повитухи практиковали свою деятельность и в послевоенный период. Вместе с постепенным исчезновением института повивальных бабок из жизни станичного общества, ушел и огромный пласт народных знаний. Но это лишь одна из причин разрушения родильно-крестильного комплекса. Тем не менее, собранный фольклорно-этнографический материал позволяет дать общую характеристику исследуемого комплекса.

Предродовой период. Важными характеризующими признаками для демографической ситуации Усть-Лабинского района периода конца ХIХ в. – середины ХХв. являлись, с одной стороны высокая детность в семьях, с другой же высокая детская смертность. Первое, объясняется ценностными ориентирами того времени, т.е. дети рассматривались как дар Божий: «И гордились этим, что большая семьи и дружная. Чем больше детей, тем лучше. Святой ангелок – дите рождается» (Тенг4002). Высокая детность в семье соответствовала христианским канонам, а так же хозяйственно-экономическим реалиям того периода: «Детей у женатых бывает 3-5 и очень редко от 7 до 13; двойни случаются, - и в 1879 году, по приходу казаков с войны, особенно были часты» [2]; «Детей было много. Знаите, война началася, наши родители все пааставались 3-4 детей, 3-4 детей. Это мало у каво двое было. А то 3-4-5 и 7. Ну, как-то тада дети родителей понимали, а радители дитей уважали» (Кирп9); «Я замуж выходила, было девять душ детей у свекрухи. Да и так вот по улице самое малое – три» (Тенг4018). Направленность на многодетность отразились даже в святочных девичьих гаданиях: крещенским вечером девушка считала колья в заборе, 9-й кол перевязывала, а утром смотрела - если на нем большое количество сучков, то у девушки будет много детей (Кирп10).

Другим фактором высокой детности являлся строжайший запрет на аборты: «Раньше прынято много детей, это самое малое пять, а то восемь и больше, и семь и больше детей. Раньше ж аборты никто не делал. Не делали и при советской власти. Знаю в войну скока женщин попагибло. Судили за аборты. Сейчас дети покупные, материнский капитал платят. А раньше судили и в войну и после войны, нихто абортов не делал в больницы. Делали на дому и многие погибали. Потому што людей не хватало и детей много было» (Тенг4023). Несмотря на то, что в советский период аборты были уголовно наказуемы, тем не менее, они практиковались тайно и крайне примитивными способами, что зачастую приводило к смертельным исходам среди женщин: «Были бабки и травками делали, и гусиным пером делали – кто чем. Но это большинство получалося смерть» (Тенг4018).

Высокая детская смертность обуславливалась различными эпидемиями, и отсутствием качественного медицинского обслуживания населения. Д.Шахов при описании ст.Воронежской, отмечал: «между детьми чаще всего проявляется: корь, оспа, скарлатина и дифтерит, которые и уносят их в могилу сотнями» [5].

Крайне негативно станичными и хуторскими общинами воспринималось рождение ребенка девушкой до брака, т.н. «нагулененое дитя». Девушки, которые зачали без брака, старались скрыть беременность до последних сроков: «Это девки утягивались. […] Утягивали живот. А если замуш вышла, от каво што прятать?» (Жел9). Отрицательное отношение распространялось не только на девушку, но и на ребенка, что выражалось в терминологии: «безотцовщина», «байстрюк», «выблядок», «незаконорожденный».

В начале ХХ века сохранялись устойчивые стереотипы в предпочтении пола будущего ребенка. Большинство предпочитало рождение мальчиков, которые традиционно рассматривались как продолжатели рода/семьи, защитники Родины, и как кормильцы: «землю получали, десятину» [6]; «говорили, что мальчик домой ведет, а девку только справляй, да со двора выпроваживай» [7]. Для рождения ребенка желаемого пола, прибегали к таким способам: «чтобы родился мальчик, женщина подкладывала под постель мужскую одежду, чтобы девочка – женскую» [8]. В ст.Некрасовской, мужчины могли класть в головах незаряженное ружье: «Чтобы родился мальчик – шапку под голову, или ружье ложили мущины, ружье ложили в головах» (Нек4067).

В народной терминологии выделяются следующие лексемы обозначающие беременную женщину – «тяжелая»; забеременела - «споймала/упоймала», «уже пэрэйила», «не мылась (об отсутствии месячных)». Сама беременность определялась физиологическими изменениями в организме женщины (отсутствие менструального периода – «не мылась», «нет временных»), токсикозом, необычными пищевыми предпочтениями: «Я устаю, палезу пад кровать, луку наберу, пайду у кухню, наемся […] А едим куда, лыча уже ш, деревья паатцветали, лычи нарву карманы и от эта у мине мальчик был» (Кирп9); появлением пигментных пятен «арлов» на лице: «Лицо высыпает каричневым пятнами, вот, эта арлы называли. Эта уже знали што ана беременая» (Кирп9). Хотя начальную стадию беременности старались скрыть, даже от близких родственников, например, свекрови, матери.

Существовал целый ряд примет, которые были направлены на определение пола будущего ребенка. Например, определение пола по форме живота беременной: «Гаварили, если пад грудью сильнее, значит эта будет мальчик. А еси ниже, будет дочка» (Кирп9); «Живот ис под груди идет, это на мальчика. А вислопузая – девка» (Некр4067); «Мальчик лежит от здесь, острый живот. А девочка лежит так, и сзади тада она будет толстая. А если мальчик, то тонкая» (Жел8); по лицу: «А угадывали по лицу. Раньше женщина ходила, так её по лицу было видно. То пятнами лицо делается, то губатая делается. Если мальчик то должны быть губы пухлые. А девочка, пятнами была. Как запятнится лицо, так, да это девчонка» (Тенг4018). Определяли пол ребенка по пище, которой отдавала предпочтение беременная: рыба, мясо, перец – к рождению мальчика, сладкое, овощи - девочки. Для определения пола будущего ребенка могли беременную неожиданно попросить показать руку: «Женщина спрашивала: «Аня, покажи руку». Так покажешь [Ладонью к верху] так сын, а так [ладонью вниз] дочка» (Некр4067). В данном случае играла роль оппозиция внутреннее/внешнее, и так как сын являлся кормильцем семьи, опорой родителей, то он рассматривался как «внутреннее», а девушка, выходя замуж, покидала родительский дом – «внешнее». К этому блоку примет можно отнести сны, предвещающие не только рождение ребенка (что-то найти, поймать), но и пол: «Если мальчик, то что-нибудь мужчинское найдет, шапку, рубашку, штаны, а если девочка – что-нибудь по девчачьему найдется». (Нек); «Мне сница сон, упаймала я рыбу. А рыба это женская – поймала рыбу, Люба родилась. Перед мальчиком присница упоймала я селезня» (Жел8).

Считалось, что беременная женщина крайне подвержена сглазу. Для защиты использовалась булавка: «В низ рубашки закалывали булавки» [9]; «Булавочку вострым у вверх встремляли» (Кирп9). Чтобы избежать сглаза «родственники старались не сглазить, не глянуть, ни покорить, ни похвалить» [10].

Период беременности для женщин регламентировался поведенческими нормами, правилами и большим количеством запретов. Контроль за соблюдением возлагался как на старших членов семьи, так и на членов общины. Например, запреты, связанные с перешагиванием через различные предметы: нельзя перешагивать через веник (будет болеть), коромысло (у ребенка ноги болеть будут), веревку: «От если толька через бичовку переступит, обязательно рибенок радица кишкой абмотанный» (Кирп9). Не позволялось родителям заранее готовить пеленки, одежду, и даже люльку для младенца: «Потому, что если заранее приготовят, то может и плохое случится. Ребенок умрет или женщина умрет. Даже ругали, что готовили, вот ребенок найдется – тогда» (Тенг4018).

Достаточно устойчивые запреты для беременных касаются воровства и битья кошки/собаки. Считалось, что если беременная украдет что-либо (чаще всего речь идет о плодах с чужого сада), а затем коснется своего тела, то у ребенка на этом месте будет родимое пятно, по форме напоминающее украденное: «Шла, у соседей хорошая слива была, пошла, сорвала, а браться нельзя ни за че, когда воруешь. Тогда думаю, за чешь мене взяться? И взялась за затылок. И сын родился, так кругленький синий прям макушечка. Вот если украдешь, то за че-нибудь или за руку или за ногу – там будет красное пятно» (Тен4018); «Нельзя воровать. Вот идешь по улице, украдешь сливу, и за какое место возьмеся – будет пятно у ребенка» (Жел8).

Нарушение запрета бить собаку/кошку приводило к тому, что у новорожденного на спинке будут волоски, постоянно беспокоящие младенца (будет плохо спать, выгибаться): «Нагой низя бить, волосатый ребенок будет. Будет чесаться, у нево волосинка за волосинку. Неспакойный ребенок будет» (Некр4067); «Наши гаварили: «Мария, - а уже Саня родился, и в другой раз перевыпинаеца дите, - ты знаишь, ты наверно кошку била» (Жел8).

Некоторые запреты, связанные с беременной, распространялись на всех членов общества. Например, всем запрещалось в чем-либо отказывать беременной: «Никада, никада, [не отказывали] потому што ей же хочется этой женщине. Грех. Ей надо дать» (Жел8).

Наибольшее значение придавалось целому блоку запретов для беременной женщины, которые касались различных трудовых процессов, особенно проводимых в большие православные праздники: нельзя шить – «память зашивает ребенку» [13], «пальчики сшиваить» (Кир-9), резать – «будет что-нибудь отрезанное у дитя» (Тенг4018), рубить, стирать, белить. Все эти работы могли отразится на здоровье ребенка, физическом облике. Так же запрещалось беременной смотреть на пожар – «спугаеца» (Некр4067). Но в целом, беременная женщина продолжала выполнять все работы по хозяйству, дому, а в советский период – работе: «Да, работала. Тада сама маладешь не паддавалася к етаму, штоб ее атстраняли. А хотела показать што ана может работать» (Кирп9). Уже на последних сроках беременности женщине поручались менее трудоемкие работы: «Та што должна родить, ее аставляли в основном дома, штоб она дома была. Не такую тяжелую работу ей заставляли делать» (Лад6). Но, считалось, что трудовая деятельность наоборот, позволит женщине подготовить свой организм к родам: «Это называется разминка, легче рожать женщине. А когда сидит и сидит, тогда она тяжело рожает. Когда в труде, тогда ей легче рожать» (Тенг4018). Видимо поэтому, некоторые воспоминания респондентов о начале родов связаны с работами в поле или по хозяйству.

Роды. Институт повивальных бабок в Усть-Лабинском районе бытовал до середины ХХ века. Статус таких женщин в станичной и хуторской среде было очень высоким: «Ну, повитуха - это значит она самая главная принимает роды. Дитя выручала. Это самый человек ценный был в станице. Она как медсестра. […] Она – до того есть такие любители, знающие с детства, она как акушерка – все знает. Даже акушерка не знает, как эта повитуха» (Тенг4001). В терминологическом отношении к повитухам наиболее устойчивыми обозначениями являлись – «баба [имя]», «бабка», «бабушка», «повивуха», «бабка-повитуха». Вместо слова «родить», применялось - «найти», «вытянуть», «поймать». При этом респонденты отмечали: «Родила – нашла. Родила - не говорили, как-то стыдно говорить было так» (Некр4067). В больших семьях функции бабки-повитухи нередко брала на себя свекровь, мать роженицы, или старшая женщина в семье: «Мая мать скока, семь душ ражала, эта все свикруха принимала все» (Жел5); «А у нас, я Любу рожала, а не успели [позвать повитуху], у нас бабушка, моя мать принимала» (Жел8); «А было сами на дому, свекровь там, теща» (Лад6). При этом, бабки-повитухи старались не принимать роды у своих близких – дочек, внучек: «Па всему хутора она хадила наша бабушка. […] Ана да мине, я первую дочку рожала, ана до мине пришла, грит: «Ой, внучечка, я не буду принимать, вызывай [фельдшера]». […] Ана не схатела. «Я не приду да тибе внучечка»» (Жел5); «Она [повитуха] говорила: «Я больше не пойду до своих»» (Жел8). По поверью, считалось, что роды, которые принимает бабушка у родных, более тяжелые. Во всех остальных случаях, не зависимо от времени суток, усталости или болезни, повитуха никогда не отказывала в помощи: «Как приходят, ночь-палночь, прибегают, бабу Дашу забирають ото, и ана принимае роды» (Жел5).

Возникали ситуации, когда позвать повитуху не было возможности. Как уже отмечалось, ряд респондентов отмечали, что в дореволюционный период частыми случаями были роды во время полевых работ: «Было тада, как единолично жили люди, у палях своя земля была, там у их и лошади, там у их были балаганы, ани в балаганах жили. Там у их все. И люльки там были, там ани рожали, и там у пиленку замотаит, паложить. Сама делала, и тут же упала, и тут же родила» (Кирп9); «У нас бабушка в степи рожала. У скирду зашла, там свою юпку достала исподнюю, и завернула» (Некр4067). В обычной же ситуации, после начала родовых схваток, старались звать повитуху: «Када уже концы поотходят, уже идут до бабушки просить» (Жел8). За бабушкой посылали отца, или кого-то из старших детей: «Вот када мама рожала, старуха там чириз дарогу жила. Мама: «Биги Лизка, биги за бабкой». Я пабегла, привела ее» (Вост7). Повитуха находилась в доме роженицы до окончания родов, а затем посещала женщину и новорожденного около семи дней, проводя необходимые процедуры.

Роды принимались в жилой части дома. При этом все члены семьи выходили из комнаты, в которой оставалась повитуха с роженицей, которую укладывали на кровать: «Уходили. У комнате одна роженица остается. И все, никого не пускали» (Тенг4001) . Для помощи бабке могла остаться одна из старших женщин. Все остальные члены семьи при родах не присутствовали.

Обязательно, так как считалось, что это облегчит роды, с роженицы снимались серьги, бусы, распускались волосы: «А так от ана што – косу расплетали ей, серьги вытягивали, кольца сымали с ей, манисты, все сымають. А волас обязательно надо распустить» (Кирп9). Распущенные волосы использовались для вызывания рвотного рефлекса, что способствовало активизации потуг у роженицы: «Да, волоса распущенные. И помню волоса пихали в рот мне, штобы рвало, были натуги. И мне пальцем в рот» (Жел8); «Было, было што воласы клали у рот, штоб ана как кусаить, вроде лехше» (Кирп9). Для вызывания потуг могли сдавливать живот: «А ишо как надо прыдавить, вот надымы, называли надымы, гаворять быстрей выходять. […] Это как натуги, от ана дуеца, а их называли надымы» (Кирп9). («Надымы» - родовые схватки).

С целью облегчения родов открывались все двери в доме, шкафы, сундуки: «Да, все открывали. Бабка все раскрывала, сундучок приоткрыла, двери приоткрыла» (Жел8). Естественно, что обращались к Господу с молитвой «Отче Наш», чтобы роды прошли успешно: «Говорили: «Опростай меня Господи, быстрее»» [14].

К сожалению, в материалах нет достаточно полной информации по самим действиям родовспоможения, есть лишь фрагментарные упоминания. Например, вариант, когда роженица, обхватив руками шею бабки-повитухи, повисала на ней: «Висела у нее я. Я на эту бабку вешалась» (Жел8); или сидя на коленях у бабки: «Я на ней цеплялася, и садилася задницей ей на коленки. Она сидела, а я садилась и назад выгиналась» (Жел8). При очень тяжелых родах, родственники женщины шли в церковь, и просили у священника открыть Царские Врата: «Это было так, было тожить. Мне бабушка одна рассказывала, за каво-то рассказывала, што не могла разродица, и пашли до батюшки. Батюшка пашел, открыл варота и начал молитву читать, и разродилася» (Кирп9).

Появившийся на свет младенец должен был сделать первый вдох, и если этого не происходило, повитуха шлепала его по попке: «Шлепала, она ему дала, и он заплакал» (Жел8), «Эта по попке шлепають, если он молчит. Радился и молчит. […] И па попке шлепають, и дують на нево» (Кирп9). После того, как ребенок закричал, бабушка перерезала и завязывала пуповину. Для перерезания использовался нож или ножницы, а в ст.Некрасовской зафиксирован архаичный вариант, когда пуповину повитуха перекусывала. Завязанную пуповину обматывали марлей/бинтом, смазывали зеленкой. Уже позже, когда пуповина отсыхала и отпадала, ее не выбрасывали, а хранили в сундуке до достижения ребенком 5-6-летнего возраста: «А када идеть он у школу, мама даеть ему етат пупочек, штоб он развязал. А развязал для таво, штоб у ево была память харошая» (Кир9); «Свекруха када уже пупочек стал отпадать, я ей гаварю: «Мам, у Любы пупочек уже атпал», - «Мария, прибери этат пупочек и сохрани. Ана подрастеть, а ты дашь, нехай она развяжет, штоб она щастливая была» (Жел8).

Не менее внимательно относились к плаценте - «последу»/«месту»/«детскому месту». Считалось, что рождение ребенка в последе – «рубашке», знаменовало его удачливость и счастье в будущей жизни: «Эта обязательно щастливый будет»(Кир9); «Вот какие аварии были – все равно живой. Это его счастье. Кто в рубашке родился те, говорят, счастливые» (Тенг4001). Сам послед бабушка повитуха закапывала, при этом респонденты отмечали, что послед ни в коем-случае нельзя отдавать собакам: «Закапывали, сабаке нельзя, нельзя» (Вост7); «А больше сабирають ево и у туалет, или закапуют, штоб собаки не взяли. [А где закапывали?] В агарод выносили, на миже выкапывають ямочку, и закапывают. А больше у туалет» (Кирп9). В Некрасовской «детское место» закапывали там, где люди не ходили, так как считалось, это могло принести болезни человеку. На х.Железном зафиксированы два архаичных варианта действий с последом: послед закапывался или под кроватью, на которой проходили роды, или около печи: «Земля же была у нас полы, закопали пад кроватью. Вот кровать, отодвинули, и от тут эта бабка Оришка [повитуха] тут же закопала» (Жел8); «А я вот помню када кума моя родила, так мама упрям где кочерги становят возле печки, вот там ямку выкопала и там закопала» (Жел8).

Родившегося ребенка бабушка в первый раз купала. При этом важно отметить, что в последующем, купание младенца проводилось два раза в день (утро/вечер) до 40 дней: «А купать, мы утро-вечир их купаем. До 40 дней утром-вечир» [15]. В воду при купании добавляли отвар череды – «штоб чистое тельце было», мяту – «штоб спокойней был», «троицкую травку» (чаще всего чабрец, которым украшали дом на Троицу) (Кирпильская, Некрасовская, Ладожская, Воронежская). В чистой воде, без трав купать вообще запрещалось: «Еще вот када, дитей купаите, в голый купель не ложите, а ложите хоть травки, мята есть, у купель. Завяжи у тряпочку и положи в купель» (Жел8). При купании, особенно первом, последующие действия с мылом и водой имеют параллели с погребальной обрядностью, о чем отмечают сами респонденты : «Она [повитуха] ш то купаить как тольки [родился]. И эта все сабирають, эту воду и мыло, выливают в туалет. Хоть пакойника обмывают, и вытирают, и эта все у туалет выливают. […] Шоб не хадили па ём» (Кирп9); «Воду выливали, штоб на то место нихто не наступали, хде-то в уголок, пад дерево, штоб не топтались» (Некр4067). Воду могли выливать под дерево: «Под дерево выливали. Нам гаварили: «Пад дерево выливайте, штоб ребенок рос здоровым». Штоб дерево здравое было» (Жел8). При купании придерживались еще одного запрета, связанного со временем: «И скупать штоб да сонца скупать вечером. Штоб сонце еще не село скупать дитя» (Кирп9). Если ребенок был слаб, считалось, что надо его купать три понедельника подряд: «Слабово ребенка надо купать по понедельникам, надо тры раза по понедельника скупать, штобы он перерос. Вот шелудивость нападает, нездоровая кожа у ребенка» (Некр4067).

После купания, бабушка «смирЯла»/«мерила» ребенка: «Абязательно смиряли дитя. Эта называли - смиряли. Леваю ножку к правой калене. Тада ету. А сам – цмок! - прицмакивали. Абычно три раз. И ножки выпрямляли, и ручки, штоб были ровненькие» (Кирп9).

В станице Восточной ребенка вытирали полотенцем, в котором приносили хлеб при сватовстве матери: «Храни полотенец, когда будет младенец» (Вост4). После купания ребенка заматывали в пеленки, которые изготавливались из старой, ношенной одежды: «То у мине платье порвали, то у другова. Тада не было пеленок у магазинах. Из старья все» (Кирп9); «Рвуть из старого. Самое выношенное. Что б она была мягкая примягкая. Вот с того делали» (Тенг4002); «А шо старое, рубашку мужик выносил, плечи порвались. Плечи отрезали, а это уже на рубашку идеть». Традиционно практиковалось тугое пеленание, с использованием «свивальника» - длинной плотной ленты шириной 4-5см: «И делали свивальники длинные. И тока ево скрутишь, лежит толька головенкой мотает» (Кирп9); «Раньше свивальники были такие, свивальником совьет его, он как чурочка» (Тенг4018). Тугое пеленание объясняли так: «Шоб гаварят были ровные ношки, не скривился шоб, ровно лежал» (Жел5). Как средство гигиены в качестве присыпки использовали крахмал (х.Железный, ст.Кирпильская), кожу при сухости смазывали вазелином, а при покраснении - постным маслом: «Маслом, тока ево вываривали, кипятили. Вот дымок тока пайдет и все. И вот им асобено за ушками краснота, у носику краснота, пад ручками, между ножками» (Кирп9).

После купания, и гигиенических процедур, новорожденного пеленали и клали на подушку или на печную лежанку: «В пеленки и на подушку. Если зимой то на печку, а если нет, то на подушку» (Жел8).

Помимо действий связанных с ребенком, бабка-повитуха обязательно купала – парила роженицу, стараясь устранить нежелательные последствия родов (напр., кровотечения): «Ну придет, если хорошо она родит, все хорошо вышло, баню протопит, в баню её сводит. Утром прийдеть, посмотрит как она все хорошо» (Тенг4018). В случае кровотечений, женщину клали на теплую печь: «А вот если плохо с роженицей, родить, а все равно по женски плохо, обязательно на печке лежала, на горячей. И все отходила и как штык. На печку клали и тогда она очищалась. После трудных родов или кровотечение, или что-нибудь» (Тенг4001). После этого женщине давали попить отвар земляники, или теплое красное вино.

Для роженицы день недели, в который она родила, в последующем регламентировался запретами: «Вот в какой день рожала – никогда не надо работать. Ну, большую работу делать. Йисть сготовила и всё. Ни стирать. […] У среду, или в четверг. Когда родила. Особенно голову мыть – Боже спаси, нельзя, - себе. [А что может быть?] Бог его знает. Так говорили старые. И я никогда не делаю» (Нов4047).

Как уже упоминалось выше, период ухаживания бабки-повитухи за ребенком и роженицей длился до 7 дней. После этого периода бабушку благодарили за помощь: «Обязательно хоть платок ей, ну больше платки давали. Еси какая богатая – юпку дасть, или на рубашку дасть» (Кирп9); «А у меня свекруха достала подшальник, у миня не было, подшальник достала такой зелененький, и подарила моей матери» (Жел8); «Мама говорит: «Лизка, там у сундуку платок шерстяной, дай бабке». Я полезла, отдала бабке. Чем-то надо одарить чилавека» (Вост7). К обязательным подаркам относилось мыло, булка хлеба.

Обряд «размывания рук» в станицах Усть-Лабинского района в целостном виде не сохранился. При вопросе: «Что значит размывать руки?», – чаще всего респонденты говорили о гулянии, посвященном рождению ребенка, а так же благодарении бабки-повитухи: «Ну это называется выпить. Обмыть. С бабушкой по пять капель. Обмыть надо, значит выпить за её здоровье» (Тенг4018); «Вот слышала, но не знаю, это вроде после родов, угощали» (Жел8). В станице Кирпильской, такое гуляние называлось «лапки мыть», в Ладожской – «ручки-ножки размывать». При том обращает внимание, что саму дату, когда устраивать такое гуляние назначала старшая женщина в семье: «Как вот если бабушка старая есть, от ана и гаворит, на какой день приходят смотрины. Эта приходють лапки мыть» (Кирп9); «Ну стол. Родных собираешь. Всигда мама собирала». На гуляние собирали всю родню, как со стороны матери ребенка, так и отца, но посещение для родни роженицы было более обязательным. Обязательным гостем являлась и бабка-повитуха. Пришедшие должны были принести подарки для ребенка – пеленки, одежду и т.п. Уже за столом, первым тостом говорили: ««За каво?», - и подымают дитя, надо ш обязательно показать каму лапки мыли. «Да, кому лапки мыть?». А то, магеть старый падайдеть, и: «Мине лапки мыть!» - «Куда ты старый! Вот за каво мы моем! Вот лапки каму мы будем мыть»» (Кирп9). Фактически, данное посещение роженицы и новорожденного ближайшими родственниками, фиксировало появление и включение нового члена в свой социум.